А й дак шли где туры подле синё морё,
А й дак поплыли туры да за синё морё,
Выплывали туры да на Буян-остров,
И да пошли по Буяну да славну острову.
А й да навстречу турица им златорогая,
А златорогая турица, да однорогая,
И дак та же турица им родна матушка:
«Уж вы здравствуйте, туры да златорогие,
А златорогие туры, да ёднорогие!
Уж вы где же были да чего слышали?»
— «Уж ты здравствуй, маменька наша родимая!
А й уж мы были во городе во Шахове,
А восударыня, мы были во Ляхове;
А й дак ночью мы шли да чистым полём,
А уж мы днем же ведь шли подле синё морё.
И да случилося идти да мимо крашен Киев-град,
А й мимо ту же нонь церковь Воскресенскую,—
А выходила тут девица да из божьей церкви,
А й выносила ле книгу да на буйной главы,
Забродила в Неву-реку по поясу,
Она клала ле книгу на сер горюч камень,
А ёна клала, читала да слезно плакала,
Слезно плакала девица, да сама вон пошла».
— «А й уж вы глупые туры мои, неразумные!
А й не девица выходила, как Богородица,
Она книгу выносила да на буйной главы,
Она книгу выносила да всё Евангельё,
А забродила в Неву-реку по поясу,
Она клала, читала да слезно плакала:
Она чуёт над Киевом незгодушку,
 А великую незгодушку, немалую».
Поднимается на Киев да Кудреванко-царь
Да с любимым-то зятёлком со Артаком
И да с постыглыим сыном да всё со Коньшиком.
Да у Артака силушки сорок тысячей,
И да у Коньшичка силушки сорок тысячей,
У самого Кудреванка да числа-смету нет.
Обошли-обостали да крашен Киев-град,—
А уж как буди сузёмочек лесу темного;
И да покрыло луну да солнца красного
От того же й от пару да лошадиного,
От того же й от духу да от татарского.
А да на утрянной было да ранной зорюшке,
И на восходе-то было да красного солнышка
А-й выходил Кудреванко да из бела шатра,
Да крычал Кудреванко да своим голосом:
«Уж вы ой еси, пановья мои, улановья,
Уж вы сильние могучие богатыри,
Уж вы все же поленицы да приудалые!
Еще кто же из вас ездит да в крашен Киев-град,
Отвезет ёрлоки да скорописчаты
А-й ко тому же ко князю да ко Владимиру?»
А выходило Издолищо проклятоё,
Уж как брало ёрлоки да во белы руки,
Да уздало-седлало да "коня доброго.
Только видели — Издолищо в стремена ступил,
А не видели — Издолищо на коня скочил,
А не видели поездки да молодецкое.
Да поехало Издолищо прямо в Киев-град,
А не путем оно ехало, не дорогою,
И не дорогою ехало, не воротами,—
Да скакало через стены да городовые,
А через те же нонь башонки трехугольние.
А й да приехало Издолищо ко красну крыльцу,
Да соскакивал Издолищо со добра коня,
А й да оставило коня да непривязанна,
А й непривязанна коня, да неприказанна,—
Да скорешенько Издолищо на крыльцо бежит,
А й да не спрашиват у ворот он приворотничков,
А й да не спрашиват у дверей ён ни придверничков,
А й тут бежит тут Издолищо прямо в грынюшку
А ко тому же ко князю да ко Владимиру,
Да бросало ёрлоки да на дубовой стол,
Да бросал он ёрлоки, да сам ле вон пошел.
А да к брал ёрлоки да во белы руки,
Дак брал тут Владимир да распечатывал,
А распечатывал ле он да головой качал.
А собирал тут Владимир ле да почесьён пир
А й да про тех же князей, многих богатырей,
А й да про тех же полениц да приудалые,
Да про тех же купцей многих торговые.
Дак все на пиру да напивалися,
А й дак все на честном да наедалися,
А й дак все же сидят да пьяны-весёлы,
А й дак все же сидят да ёни хвастают:
Уж как сильнёй-от хвастат да своей силою,
Да богатой-от хвастат да золотой казной,
Уж как умной-от хвастат да родной матерью,
А безумной-от хвастат да молодой жоной.
Дак стал князь по грынюшке похаживать,
А й дак стал из речей да выговаривать:
«Уж вы ой еси, пановья мои, улановья,
Уж вы сильние-могучие богатыри,
Уж вы все же поленицы да приудалые,
Уж вы все же купцы многоторговые!
Еще кто же из вас ездит да во чисто полё?
Поднимается на нас да Кудреванко-царь
Да с любимым-то зятёлком со Артаком,
И да с постыглыим сыном да всё со Коньшиком.
Да у Артака силушки сорок тысячей,
Да у Коньшичка силушки сорок тысячей,
У самого Кудреванка да числа-смету нет.
Обошли-обостали да крашен Киев-град.
Да не можот ле кто съездить да во чисто полё
А пересметить-де силушку неверную,
А привезти пересмету да в крашен Киев-град?»
Уж меньший хоронится за среднёго,
Уж как средний хоронится за меньшого,
А от меньшого до большого ответу нет.
Дак спрашивал Владимир да во второй након
Дак спрашивал Владимир да во третей након.
Из-за тех же из столов да белодубовых,
Из-за тех же из-за скатертей берчатые,
Из-за тех же из-за еств да и сахарные
Выставал тут удалой да на резвы ноги,
Уж как на имя Добрынюшка Никитич млад,
Говорил тут Добрыня да таково слово:
«Уж ты ой еси, Владимир да красно солнышко!
Ты позволь-ка, князь Владимир, да мне слово сказать,
А не дозволь-ка, князь Владимир, да скоро сказнить
Да сказнить-то меня, да бити, вешати».
А-й говорил тут Владимир да таково слово:
«А-й говори-ткося, Добрынюшка, що надобно».
Говорил тут Добрыня да таковы речи:
«Уж ты ой еси, Владимир да стольне-киевской!
Уж есть ли ле у нас да Васька Пьяница,
А-й да не мржот ле он съездить на чисто поле
А пересметить-де силушку неверную,
А привезти пересмету да в крашен Киев-град?»
А скорешенько Владимир да тут сряжается
А скоре того Владимир да одевается.
Уж взял он Добрынюшку Никитича,
Да пошли-де с Добрынюшкой вдоль по городу,
Да к тому же к чумаку да ко кабатчику.
Да приходят они да на царев кабак,
Да заходят они да на царев кабак,
А говорил тут Владимир да таково слово:
«Уж ты ой еси, чумак да ты сидельщичок!
Уж нет ле у тя Васьки да горькой пьяницы?»
— «А да лёжит на печке Васька на муравленой».
А подходил он ко печке да ко муравленой,
А-й говорил тут Владимир да таково слово:
«Уж ты стань-восстань, Василий да горька пьяница».
Говорил тут Васильюшко таково слово:
«Не могу где стать да головы поднять,—
Да болит-то у мня да буйна голова,
Да шипит-то у меня да ретиво сердцо,
И дак нечем Василью мне оправиться,
Дак нечем Василью мне опохмелиться».
А приказал тут налить да чару зелена вина,
А не велику, не малу — да полтора ведра,
А подавал он на печку на муравлену.
А принимал тут Василий да единой рукой,
А выпивал тут Василий да к едину духу,
Да повалился на печку да на муравлену:
«А й не могу где я стать да головы поднять,
Да не несут-то меня да ножки резвые».
Наливал тут Владимир да во второй након,
Подавал он на печку да на муравлену.
Принимал тут Василий да единой рукой,
Выпивал тут Василий да к едину духу.
А й наливал тут Владимир да во третей након.
Выпивал тут Василий да к едину духу,
А соскакивал со печки да со муравленой:
«Уж я был же старик да девяноста лет,
Я тепере молодец да двадцати годов».
Говорил тут Владимир да таково слово:
«Уж ты ой еси, Василий да горька пьяница!
Ты не можошь ле съездить да во чисто поле?
Поднимается на нас да Кудреванко-царь
Да с любымые зятёлком со Артаком,
Да с постыглые сыном да всё со Коньшиком.
И да у Артака силушки сорок тысячей,
И да у Коньшичка силушки сорок тысячей,
У самого Кудреванка да числа-смету нет.
Да не можошь ли ты съездить да во чисто поле
А й пересметить-де силушку неверную,
А й привести пересмету да в крашен Киев-град?»
А й говорил тут Василий да таково слово:
 «Уж нечем ле ехать да во чисто полё,—
Уж вся же у меня сбруюшка та пропита,
Уж как все же доспехи да призаложоны,
Дак с тем же удалым да добрым конечком,
Да не в многи, не в мали — да в сорок тысячах».
А приказал ле отдать да всё безденёжно
Да тому же чумаку да всё сиделыцичку.
Да пошли-то с Васильём да вдоль по городу,
А заходили с Васильём да на высок балхон,
Да смотрели с Васильём да во чисто полё,
Да на ту же на силушку неверную:
Обошли-обостали да крашен Киев-град,
Да раздернуты шатры да черна бархата,
А да замечали шатер да Кудреванков ле.
Уж брал ле Василий да всё ле тугой лук,
Да натегивал тетивочку шолковую,
Уж клал он стрелочку калёную,
Уж клал ле он стрелочку, приговаривал:
«Ты пади-ткося, стрелочка, не на воду,
Да не на воду, стрелочка, не на землю,
Да лети-тко ты, стрелочка, по поднебесью,
Да пади-тко ты, стрелочка, во белы груди
Да к тому же царю да Кудреванку ле».
Полетела тут стрелочка по поднебесью,
Дак пала ле стрелочка во белы груди
Ко тому же царю да Кудреванку ле,
А да застрелила царя да Кудреванка ле.
Дак вся же тут силушка присмешалася,—
Да не стало ле у их да управителя.
Дак брал он Добрынюшку Никитича,
Дак брал он в помощнички Поповича,
Да поехали удалы да по чисту полю
Да во ту же нонь силушку прямо неверную.
И да заехали во силушку неверную,
Дак вперед они едут — дак валят улицей,
Уж как о́ни повернут — валят переулками,
Да прибили-притоптали да всю ведь силушку.
А дак тут вся же силушка размешалася,
По чисту ле нонь полю да разбежалася.
Да на конях богатыри да приразъехались,
Да поехали удалы да в обратной путь,
Повезли пересмету да в крашен Киев-град,
А й к тому же ко князю да ко Владимиру.
Говорил тут Владимир да таково слово:
«Уж ты ой еси, Василий да горька пьяница!
Да теперича, Василий да горька пьяница,
Да не заперта тебе да золота казна,
Да бери-тко, тебе да что ле надобно».
Говорил тут Василий да таково слово:
«Уж ты ой еси, Владимир да красно солнышко!
Да не надо ле мне да золота казна,
А лучше дай же мне пить вина безденёжно».
Говорил тут Владимир да таково слово:
«Уж пей-ка, Василий, да сколько надобно,
Да не запёрт ле тебе будет царев кабак».
                                                                                                     Вавила и скоморохи