Как доселева Рязань слободой слыла;
А как нонече Рязань славен город стал.
А живёт-то в той Рязани князь Никита сын Романович.
Жил-то Никитушка шестьдесят годов;
Как состарилсэ Романович — преставилсе,
Ай осталась у него мала́ семья,
Ай мала семья, молода жона,
Молода жона Омельфа Тимофеёвна;
Ай осталось у нёго чадо милое,
Милое чадо, любимое,
А как мо́лодый Добрынюшка Никитич млад.
Как от роду Добрынюшка был пяти годов,
Стал ходить по улочки,
Стал с робятками боротисе;
Как не стало Добрынюшки да поединшичка;
А как малы-ти ребята двадцати пяти годов.
А как мастёр бы Микитич со крутой с носка спускать.
А как стал-то Добрынюшка на возрости,
Как ясён-то соко́л стал на во́злети.
А как стало Добрынюшке двенадцать лет,
Он нача́л в чисто́ поле поезживать,
А поезживать, всё стал погуливать,
А ездит всё на тихие на заводи,
А стрелить всё гусей, белых ле́бедей.
А как стал Добрыня во чисто́м поле поляковать,
А не стало Добрынюшки поединшичка.
А как начал он метать сильных могучих всё бога́тырей,
Ай прошла про молодца слава великая;
А дошла туто слава до города до Мурома,
А до того жа села до Караче́ева,
А до старого до казака Ильи Муромца;
Услыхал тут старой казак Илья Муромец
Про сильнего могучего богатыря.
Его серьдьце было неуступчиво;
Пошел он скоро на конюшей двор
Седлать, уздать свого да коня доброго.
Ай накладывал он уздицю тесмяную,
А на спину лошадину войлучёк,
Ай на войлучёк накладывал седёлышко черкальское;
Зате́гивал двенадцать сутужинок,
А сутужинки-потужинки-ти были шолковы;
А засте́гивал-то он двенадцать пряжочёк,
А пряжечки-ти были красна золота,
А спёнушки-ти были булатные,
Крепкого булата всё заморьского, —
То не ради красы, ради крепости.
Илья-то был сын Иванович,
Одевалсе он в платье богатырскоё,
Богатырьско платьицё, военное.
У него ведь конь-от был как снегу белого,
Ишше хвост-грива у него была че́рная.
Он скоро, легко скакал на добра́ коня,
И он скоро поехал по чисту́ полю;
А как по чисту полю тольке курева́ стоит.
Курева стоит, да тольке столб столбит.
А он скоро приехал ко Рязани славну городу.
Едет он по Рязани славну городу,
А играют туто маленьки ребятка жа.
А спрошаёт он у маленьких ребяток жа:
— Уж вы гой еси, маленьки ребятка жа!
Где это Добрыньино подворьицё, широкой двор?
Вы скажите-ко мне про Добрынин про широкой двор.
Как отводят робятка Добрынино подворьицё.
Подъезжает он под окошёчко,
А кричит он зычным голосом:
— Дома ли Добрынюшка Никитич млад, или в доме нет?
Услыхала тут Добрынина да ро́дна матушка;
Подбегала она всё к окошёчку,
Отпирала на окошечка немножечко;
Как увидяла она старого казака Илья Муромця, —
А сидит-то он на своём добро́м кони́, —
Говорила Добрынина да ро́дна матушка;
— Уж и здравствуй-ко, казак Илья Муромець,
Илья Муромець да сын Иванович! —
Говорит тут Илья сын Иванов таковы речи:
— Уж ты гой еси Добрынина ро́дна матушка!
Ты как меня-то знаёшь, именём зовёшь,
Величаёшь ты меня по отечесьву?
— Ише как-то я тебя не знаю, Илья Муромець?
Уж мы пили из одной чаши;
А когда я училасе у твое-то ро́дной матушки,
Ты тогды не мог ходить на резвы́х ногах,
А сидел ты всё на печке на кирпицятой.
Ты добро пожаловать ко мне хлеба, соли покушати!
Накормлю ведь я тебя досыти,
Напою ведь я тебя допьяна.
Говорит-то Илья сын Иванович:
— Я не пить приехал, ни исть хлеба, соли жа.
Ты скажи-ко мне про своего чада милого,
Он и в доме, или его нет?
Отвичает Добрынина ро́дна матушка:
— У меня Добрыни топере в доме не случилосе:
Он уехал всё на тихие на заводи
А стрелеть гусей, белых ле́бедей,
А пернастых серых малых уточёк.
Уж ты гой еси, ты старой казак Илья Муромець,
Илья Муромець да сын Иванович!
Ты наедёшь моёго чада во чисто́м поли —
Не моги ёго убить, моги помиловать
Хошь не ради ёго, да ради меня вдовы:
Ишше хто меня будет под старость поить-кормить?
Как поехал старой казак во чисто́ полё,
Ишше едёт он скоро по чисту полю —
Как увидял молодого в чистом поле бога́тыря:
Да он ездит на добро́м кони, розъизжаитьсе,
Всё дворяньскима утехами да забавляитьсе:
Высоко-то он паличю-ту мечёт по-под не́беса,
Подъезжаёт на добро́м кони,
Подхватыват ей да во праву́ руку,
А не допускает он до сырой земли.
Подъезжаёт тут старой казак Илья Муромець:
— Здрастуй-ко, дородней доброй молодець!
Ты скажи-ко-се про родину и про отчину.
Говорил тут Добрыня таковы речи:
— А как скажот тебе моя паличя тяжолая,
А когды тебе ссеку да буйну голову.
Тут розъерилось у Ильи да ретиво́ сердьцо;
А стегал он коня по крутым бёдрам.
Розъезжалисе бога́тыри по чисту́ полю,
Соезжалисе богатыри всё в одно место;
Как ударились они паличеми тяжолыма,
У их паличи пошерба́лисе;
Ише друг дружки они не ранили,
Не дали на собя раны кровавые.
А розъехались бога́тыри во второй након,
Ай ударились они саблями-ти вострыма;
Как по рук да сабельки сломилисе;
Ише друг друга они не ранили,
Не дали на собя раны кровавые.
А розъехались бога́тыри во-в трете́й након,
Как ударились они копьеми ворзомецькима,
У них копьиця согнулисе, свернулисе;
Ише друг друга они не ранили,
Не дали на себя раны кровавые.
Они соско́чили да со добры́х коней,
Они схватилисе во схваточку боротисе.
Они перьвыя суточьки борютьсе с утра до вечера
И други-ти сутки борютьсе с утра до вечера;
А на третьи-ти суточьки у Добрыни порвало́сь платьё цветноё,
Окатилось у Ильи всё права́ рука,
Подвернулась у его всё лева́ нога;
А как падал стары́й казак на мать сыру землю,
Ише мать сыра земля да потрясаласе.
Уж как сел-то Добрыня на белы́ груди,
А он вынел-выдернул из кинжалища булатной нож,
Хочёт спорить Ильи белы́ груди,
Ише хочёт досмотрить ретива сердца.
А как тут старой казак да Илья Муромець
Возмолилсэ он спасу пречистому,
Ише матери божьей богородици:
— Уж ты господи, уже мне в чистом поли смерть не писана,
А ужели я помру на сём месте?
У его да силы вдвое-втрое прибыло;
А мётал-то он Добрыню со белы́х грудей,
А как скочил старый казак на резвы́ ноги,
А как шел-то Добрыни на белы́ груди;
Хочёт спороть Добрынюшки белы груди,
Досмотрить Добрынина ретива́ сердца.
А как спомнил он Омельфино прошеньицё,
Ише спрашиват Добрынино отечесьво.
— Ты скажи-ка мне про своё отечесьво
Говорит-то Добрыня таковы речи:
— А когда сидел у тя да на белы́х грудях,
Я не спрашивал, коей земли, какого города,
Какого отьця да какой матери;
Я спорол бы у тя всё белы груди.
Вынимал Илья из кинжалища свой булатён нож,
А хочёт спороть Добрынюшки да всё белы́ груди,
Досмотрить Добрынина ретива́ сердца.
А как тут Добрыня испугалсе жа,
Ухватил у Ильи Муромца булатён нож:
— Я скажу тебе про родину — отечесьво,
Я скажу тебе про своего родна батюшка,
Я скажу тебе про свою родну матушку:
У меня родной батюшко был Никита сын Романович;
Он княжил в Рязани ровно шестьдесят годов,
А родна-то моя матушка — Омельфа Тимофеёвна.
Не моги меня казнить, моги помиловать.
Назыве́мьсе-ко мы братьеми крестовыма,
Покрестоемсе мы своима крестами золочёныма;
А как будет ты — больши́я брат,
А я буду меньши́я брат;
А мы будём ездить по чисту́ полю, поляковать.
Приставать будем друг за́ друга,
Друг за́ друга, за брата крестового.
А ставал-то он да на резвы́ ноги,
Подымал он Добрыню за белы́ руки,
Целовал он Добрынюшку во уста саха́рные,
А сымали оны с голов да золоты́ кресты,
Одевали друг на дружку золоты кресты,
Да садились они на добры́х коней,
Поехали они к Рязани славну городу
Ко Добрыниной да ро́дной матушке.
Как приехали Добрыни к широку́ двору,
Увидала Добрынина ро́дна матушка,
Стречала их середи двора,
Середи двора со красна́ крыльця,
Да брала она старого казака за белы́ руки,
Повела в Добрынины да светлы све́тлици,
Посадила она за дубовы́ столы,
За дубо́вы столы, за есьвы саха́рные.
У их пир пошел всё наве́сели;
Они пили, веселились трои суточки.
                                                                                                                    Илья Муромец